Сквайр был доволен собственной речью и собственной идеей и слегка улыбнулся, закончив говорить. Мистеру Гибсону было и приятно, и немного смешно, и он тоже улыбался, как ни спешил уезжать. Они быстро договорились, что в ближайший четверг мистер Гибсон привезет в Холл своих дам. Он счел, что в целом разговор прошел гораздо лучше, чем он ожидал, и почувствовал некоторую гордость по поводу приглашения, вестником которого ему предстояло оказаться. Поэтому то, как миссис Гибсон приняла известие об этом приглашении, его раздосадовало. Она ощущала себя оскорбленной с самого вечера после отъезда Роджера. Зачем было говорить, что шансы на то, что Осборн проживет долго, бесконечно малы, если на самом деле все обстоит неопределенно? Осборн ей нравился чрезвычайно, гораздо больше, чем Роджер, и она бы с готовностью стала интриговать, чтобы добиться его для Синтии, если бы ее не пугала мысль, что дочь станет вдовой. Если миссис Гибсон когда-либо что-то остро почувствовала, так это смерть мистера Киркпатрика. И какой бы любезно-равнодушной она ни была почти во всем, у нее вызывала ужас мысль о возможности обречь дочь на такое же страдание, которое перенесла она сама. Но если бы она знала заранее мнение доктора Николса, она никогда не стала бы поощрять ухаживания Роджера — никогда. А сам мистер Гибсон, почему он обращается с нею так холодно и отчужденно с того самого вечера их объяснения? Она не сделала ничего дурного, а он обходится с ней так, точно она совершила что-то постыдное. И теперь в доме так уныло! Ей даже не хватало легкого волнения, сопровождавшего визиты Роджера и возможность наблюдать его внимание к Синтии. Синтия тоже была молчалива. А Молли сделалась абсолютно тупой и вялой, и это ее состояние так раздражало миссис Гибсон, что она вымещала часть своего недовольства на бедной девочке, от которой не опасалась ни жалоб, ни отпора.

Глава 36

Домашняя дипломатия

Вечером того дня, когда мистер Гибсон нанес визит сквайру, дамы сидели втроем в гостиной: работы у мистера Гибсона было много, и он задержался допоздна. Обед отложили до его возвращения, и, когда наконец еду подали на стол, на некоторое время все слова и действия сосредоточились на процессе поглощения пищи. Из четверых сотрапезников мистер Гибсон, пожалуй, был более других удовлетворен итогами прошедшего дня: необходимость объяснения со сквайром тяжелым грузом лежала у него на душе с того самого момента, когда он услышал об отношениях Роджера и Синтии. Ему крайне тягостно было сообщать сквайру об их взаимном увлечении почти сразу после того, как он высказал твердую уверенность, что никакого такого увлечения не существует: приходилось признать ошибочность своих суждений, что большинству мужчин дается с великим трудом. Не будь сквайр человеком столь простодушным и не склонным к подозрительности, он мог бы прийти к совершенно превратным выводам, возомнить, что его намеренно держали в неведении, и усомниться в том, что мистер Гибсон вел себя в сложившихся обстоятельствах с безупречной честностью; однако сквайр был не из таких, и подобного недопонимания мистер Гибсон не опасался с самого начала. При всем при том он прекрасно знал, что ему придется иметь дело с человеком крутого и вспыльчивого нрава, и ожидал услышать выражения даже более несдержанные, чем в результате услышал; принятое в итоге решение, согласно которому Синтия, ее мать и Молли — а уж она-то, улыбнулся про себя мистер Гибсон, обязательно всех помирит и поможет найти общий язык — должны были посетить Холл и познакомиться со сквайром, представлялось мистеру Гибсону великим дипломатическим успехом, причем успех этот он приписывал по большей части себе. Словом, был он в приподнятом и миролюбивом настроении, чего давненько с ним не случалось; перед ужином он зашел на несколько минут в гостиную, прежде чем отправиться с визитами в город, и даже посвистел себе под нос, пока стоял спиной к камину, глядя на Синтию и думая о том, что недостаточно расхвалил ее в разговоре со сквайром. Тихое, почти беззвучное посвистывание было для мистера Гибсона что мурлыканье для кота. Он никогда не свистел, если был встревожен состоянием кого-то из больных, или раздражен человеческой глупостью, или обуреваем чувством голода, — при подобных обстоятельствах для него это было совершенно немыслимо. Молли чутко уловила его состояние и, заслышав негромкое и, по правде сказать, немелодичное посвистывание, ощутила, сама того не сознавая, прилив счастья. А вот миссис Гибсон эта мужнина привычка была вовсе не по душе: она считала его свист неутонченным и даже «неартистичным». Вот если бы к нему можно было приложить это изысканное слово, она бы, пожалуй, сумела смириться с недостатком утонченности. Нынче же свист особенно действовал ей на нервы, впрочем она чувствовала, что пребывает в некоторой немилости после разговора про помолвку Синтии, и сочла за лучшее не вступать с мужем в пререкания.

Мистер Гибсон начал так:

— Ну, Синтия, я нынче виделся со сквайром и выложил ему все начистоту.

Синтия стремительно подняла глаза, в которых застыл вопрос; Молли оторвалась от рукоделия, вслушиваясь. Все молчали.

— В четверг вас ожидают ко второму завтраку; сквайр пригласил всех, и я от вашего имени принял приглашение.

Вновь никакого ответа, — пожалуй, это было естественно, но несколько обескураживало.

— Ты ведь рада, Синтия? — спросил мистер Гибсон. — Возможно, поначалу будет страшновато, однако я надеюсь, со временем вы придете к взаимопониманию.

— Благодарю вас! — вымолвила она с усилием. — Однако… однако не приведет ли это к огласке? Мне так не хочется, чтобы по этому поводу пошли пересуды — по крайней мере, до возвращения Роджера и до приближения дня свадьбы!

— Я не понимаю, о какой огласке ты говоришь, — возразил мистер Гибсон. — Моя жена отправляется на второй завтрак к моему другу и берет с собой дочерей — что, помилуй, в этом такого?

— А я не уверена, что поеду, — вставила миссис Гибсон. Она и сама не до конца понимала, почему у нее это вылетело, ибо, едва услышав слова мужа, приняла твердое решение поехать; однако, раз уж вылетело, теперь нужно было хоть некоторое время держаться за свои слова, а муж ей достался такой, что на нее должна была неминуемо свалиться тяжкая и неприятная повинность — обосновать свою точку зрения. Что и воспоследовало без малейшего промедления.

— Отчего же? — осведомился он, поворачиваясь к ней.

— Ну, потому что… потому что мне кажется, что он первым должен нанести визит Синтии; мне, при моей обостренной чувствительности, крайне тяжело выносить мысль, что ею